Презентация, доклад по литературе 10 класс А.П. Чехов Вишневый сад

сюжетные лейтмотивы его предыдущих произведений, и настроения, характерные для всего русского искусства ру­бежа XIX—XX веков. Чехову, как и героям его пьесы, пришлось пережить продажу дорогого его сердцу дома: первый раз в 16 лет, когда его отец, мелкий таганрогский купец, разорил­ся и бежал от долговой тюрьмы в Москву; вто­рой раз — когда пришлось продавать свою маленькую усадьбу в Мелихове, в устройство которой было вложено столько труда и любви и с которой было связано столько светлых воспоминаний.

не могут сдержать слез, а 17-летняя Аня — в веселом оживлении, ей не терпится вырваться в большой мир, и с предвкушением новой жизни у нее связано столько радостных ожи­даний. Оба эти настроения были знакомы са­мому Чехову. Для его родителей поспешный отъезд из Таганрога был драмой, а юный Ан­тоша, кончавший гимназию и мечтавший о ме­дицинском факультете, покидал проданный отцовский дом с такими же светлыми надеж­дами, как и Аня. Его письма из Таганрога в Москву, оживленные и наполненные шутками, порой вызывали у отца обиду и раздражение. Зато позднее, когда Антону Павловичу по на­стоянию врачей пришлось перебираться на жительство в Ялту, расставание с любимым Мелиховым было грустным и тяжелым.

Чехова «Чу­жая беда» (1886) и «У знакомых» (1898). Но сюжет, воплотившийся в пьесе «Вишневый сад», был, возможно, подсказан Чехову худож­ником И.Н.Крамским. В 1888 году Чехов поз­накомился с изданными посмертно письмами и статьями Крамского, которые прислал ему
А.С.Суворин. Эта книга произвела на Чехова большое впечатление, и 3 апреля 1888 года он писал Суворину о Крамском: «Какая умница!
Если бы он был писателем, то писал бы не­пременно длинно, оригинально и искренне, и я жалею, что он не был писателем».

барского дома». Сюжет картины постепенно менялся. Сначала Крамской намеревался изобразить «старого породистого барина», вернувшегося в свое родовое имение, видимо, из-за грани­цы, в сопровождении «иностранок сомнитель­ного вида». Владелец имения разорен и те­перь показывает свой дом «толстому купцу», который намеревается его купить1. Картина должна была строиться на психологическом контрасте: хозяину в этом старом доме бес­конечно дорог каждый уголок, а купец с равно­душно придирчивым видом осматривает обветшавшие интерьеры, ища повод сбавить цену.

стал простым, лаконичным, но более многозначным. В огромной сумрачной зале со старинными портретами и мебелью в чехлах стоит человек. Слуга возится с замком, отпирая следующую дверь. Мы не знаем: хозяин ли это после долгого отсутствия вер­нулся в родное гнездо, или случайный гость захотел осмотреть старинную усадьбу, или по­тенциальный покупатель оценивает выгоды возможного приобретения... Зритель сам ста­новится как бы соавтором картины, додумывая перипетии сюжета и создавая по авторским намекам свой лирический рассказ. Возможно, Чехов не только читал об истории картины «Осмотр старого барского дома», но и видел ее последний вариант на посмертной выстав­ке произведений Крамского или уже в Третья­ковской галерее, где писатель побывал в 1888 году как раз в то время, когда он был увлечен чтением писем художника.

«Вишневом саде». Только здесь из-за границы возвращается героиня. Но фигура «породистого барина», ее брата, тоже присут­ствует. Покупателем имения также окажется купец, которому не дорог ни дом, ни сад. Есть даже иностранка с «сомнительным» происхож­дением — Шарлотта. Но ее судьба в изобра­жении Чехова станет одним из проявлений общей неустроенности, одинокости, «бездом­ности» людей в современном мире.

смотрит на каждую вещь в доме, который после долгой разлуки стал ей еще до­роже: «Я не переживу этой радости... Смейся надо мной, я глупая... Шкафик мой род­ной... (Целует шкаф.) Столик мой...» Расчувствовавшийся Лопахин вдруг заявляет: «Мне хочется сказать вам что-нибудь очень прият­ное, веселое...» И говорит такое, что приводит и горестное недоумение Гаева и Раневскую: ради того, чтобы избежать разорения, необхо­димо вырубить сад, снести дом и землю сдать дачникам в аренду. Но что для них значит эта земля без любимого дома и без прекрасного сада? Однако этот контраст у Чехова оказыва­ется более глубоким.

Раневская слушают молча, а когда речь заходит об участи сада, оба дружно начинают протестовать. Сад они воспринимают не как личную собственность, которой они могут рас­поряжаться по своему усмотрению, а как див­ную красоту, ставшую достоянием всей Рос­сии. Раневская говорит: «Вырубить? Милый мой, просто вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш виш­невый сад», Гаев добавляет: «И в “Энциклопе­дическом словаре” упоминается про этот сад».

помимо про­чих сведений, рассказывалось о городах и селениях России и их главных достопримеча­тельностях. Для Гаева и Раневской существу­ет представление о тех высших ценностях, которые нельзя губить даже ради собственно­го спасения. Лопахин действительно этого не в состоянии понять. Для него единственная ценность — сиюминутная выгода и нет ничего заветного, чего бы нельзя было продать или уничтожить ради этой выгоды.

«красота спасет мир», то Чехов утверждает, что для этого люди сначала должны научиться спасать красоту.
Картина Крамского «Осмотр старого бар­ского дома» положила начало целой серии по­лотен, посвященных уходящей жизни «дворян­ских гнезд». Одна из картин В.М.Максимова так и называлась: «Все в прошлом» (1889). На картине изображена старая барыня, владели­ца огромного, в духе усадеб XVIII века, а теперь обветшавшего и разрушающегося особняка.

которых в чеховской пьесе вспоминает старый Фирс: «Прежде у нас на балах танцевали гене­ралы, бароны, адмиралы...» Может, в такие же воспоминания о былом погружена и героиня Максимова, до сих пор носящая чепец с обор­ками по старинной моде. Рядом с ней — вер­ная служанка, даже после отмены крепостного права не покинувшая свою госпожу и постоян­но хлопочущая о ее удобствах. Она и подуше­чку подложила барыне под ноги, и не забыла к чаю подать все, что та любит, и собаке выне­сла корытце с едой, и ковер вывесила посу­шить на солнечном припеке. В то время как барыня задремала на солнышке, ее служанка что-то вяжет, может быть, теплый шарф или носки для своей госпожи.

заботами только и держится еще дом. Он, словно ребенка, одевает Гаева, ревниво сле­дит, чтобы тот вовремя лег спать. Когда в пер­вом действии Раневская садится пить кофе, Фирс, по авторской ремарке, услужливо «кла­дет ей под ноги подушечку» и недовольно по­крикивает на горничную Дуняшу, которая за­была подать к кофе сливки. Даже нездоровье не может заставить Фирса забыть о своих обязанностях. В -третьем действии в ответ на заботу Раневской, предложившей ему уйти к себе и отдохнуть, Фирс с достоинством отве­чает: «Я уйду спать, а без меня тут кто подаст, кто распорядится? Один на весь дом».

о вечном законе земного обновления. А рядом с разрушающимся до­мом — засохшее дерево. Оно еще стоит, но его голые ветви уже мертвы и не могут ото­зваться на могучий зов возрождающейся при­роды. Это —. словно параллель к образу ста­рой хозяйки особняка, которая уже неспособ­на понять и принять новой, меняющейся на ее глазах действительности, и доживает свой век в воспоминаниях о прошлом. В пьесе Чехова жизнь природы так же становится параллелью психологическому состоянию героев. В пер­вом действии весеннему цветущему саду уг­рожают утренник заморозки. И рядом с радо­ стным настроением вернувшейся в свой дом Раневской и надеждами героев на спасение усадьбы предвестием беды звучит печальная реплика Вари: «В августе будут продавать имение». В финале пьесы Лопахин говорит: «На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как ле­том».

печали расстающихся с родным домом хозяев. А «солнечный» колорит воплощается в светлых мечтах Ани, нетерпеливо стремящейся на­встречу новой жизни. Пейзажная ремарка вто­рого действия чеховской пьесы требовала не­обычного для сцены перспективного изобра­жения с далеким горизонтом: «Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовен­ка, возле нее колодец, большие камни, когда- то бывшие, по-видимому, могильными плита­ми, и старая скамья. Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют топо­ли: там начинается вишневый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на го­ризонте обозначивается большой город...»

Недаром К.С. Станиславский, сообщая в письме Чехову о том, как идет работа над спектаклем, писал: «Общий тон декорации — левитановский». У Левитана старая часовня и покосившиеся кресты на фоне огромных просторов неба и воды напоминают о хрупкости и быстротеч­ности человеческой жизни перед лицом Веч­ности. Это настроение отразилось и в письме Левитана
А.П. Чехову 3—15 июля 1896 года: «Века, смысл этого слова ведь просто траги­чен, века — это есть нечто, в котором потону­ли миллиарды людей, и потонут еще, и еще, и без конца; какой ужас, какое горе!»

исчезающих в бездне Вечности человеческих жизнях. В начале пье­сы упоминается старинный шкаф, сделанный сто лет назад. Эта деталь свидетельствует об одном из этапов становления и, видимо, рас­цвета дворянского имения. А его предположи­тельная история уходит своими корнями еще глубже, в блестящий век Екатерины II, когда освобожденное от обязательной службы дво­рянство с рвением занялось благоустройством своих провинциальных усадеб. Фирс помнит еще деда Раневской, своенравного оригинала: «Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней». Об отце же Ра­невской он сообщает: «Меня женить собира­лись, а вашего папаши еще на свете не было». Гаев встречает Раневскую словами: «А без те­бя тут няня умерла». Но «левитановская» тема у Чехова дополняется новыми нюансами.

пьесе повествуется не только о смене трех поколе­ний владельцев вишневого сада, но и о тех со­циально-политических и нравственно-психологических сдвигах, которые происходили в рус­ском обществе с рубежа XVIII—XIX до рубежа XIX—XX столетий. Во втором действии пейзаж рассказывает о движении истории. Герои ока­зываются посередине между вишневым садом (уходящим в прошлое усадебным бытом) и да­леким «большим городом» (символом новой, буржуазной действительности с ее урбаниза­цией, телеграфом, железными дорогами и де­ловым практицизмом).

для разговора: о предназначении человека на земле, о смерти и возможном бессмертии, о критериях исто­рического прогресса. Гаев рассуждает: «Вот железную дорогу построили, и стало удобно. Съездили в город и позавтракали...» Но тут же выясняется обманчивость благ буржуазной ци­вилизации. Технический прогресс не принес духовного совершенствования, и вместо улуч­шения общественно-социального бытия полу­чили, по словам Пети Трофимова, «только грязь, пошлость, азиатчину». Трофимов возму­щается: «Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят от­вратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота... И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и дру­гим».

что они меньше всего спо­собны заботиться о благе народа и о процве­тании России: «У меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей». И в то же время красота бескрайних про­странств русской земли даже в прагматичном Лопахине рождает страстную тоску по каким- то иным, более совершенным и значительным формам человеческого существования: «Гос­поди, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны по-настоящему быть великана­ми...»

лейтмотивом пейзажной живописи того времени и в разных вариациях воплотился и в светлой лирике картин И.И.Левитана «Вечер­ний звон» (1892), «Золотая осень» (1895), и в эпических полотнах И.И.Шишкина «Рожь» (1878), «Лесные дали» (1884), и в картине А.М.Васнецова «Родина» (1886).

На полотне — стена освещен­ного солнцем дома, белый цветущий сад и словно тающая в кипени цветов, на глазах зрителя исчезающая фигура женщины в лег­ком белом платье, со старинной прической ло­конами и шалью, наброшенной по старинной моде. Эта картина — словно видение наяву, которое мелькнуло вдруг перед Раневской, засмотревшейся в окно на цветущий сад: «Посмотрите, покойная мама идет по саду... в белом платье!» — «Где?» — с надеждой выры­вается у Гаева, хотя невероятность такого явления очевидна. Но видение исчезло, и Ра­невская разочарованно поясняет: «Никого нет, мне показалось. Направо, на повороте к бе­седке, белое деревцо склонилось, похоже на женщину...»

светлое платье с крапинками словно готово обратиться в воздушный силуэт пронизанного игрой света и тени цветущего деревца. Это действительно видение о про­шлом. Недаром одна из следующих картин ху­дожника так и называется — «Призраки» (1903). Около обветшавшего особняка в неяр­ком предрассветном освещении скользят жен­ские тени в белом, напоминающие или ожив­шие скульптурные изображения, украшающие фасад дома, или клочья расходящегося тума­на. Создается впечатление, будто зритель видит сны старого дома, грезящего о своем величественном прошлом, о людях, которые когда-то здесь жили и ходили по аллеям.

любила ходить покой­ная мать...» На что бы они ни посмотрели, везде перед ними встают призраки, невиди­мые другим.
Усадебная жизнь в представлении Чехова и его современников приобретала особенный, поэтический ореол. Сам Чехов в письме НАЛейкину 12—13 октября 1885 года писал: «Ужасно я люблю все то, что в России называ­ется имением. Это слово еще не потеряло своего поэтического оттенка». Художник В.Н.Бакшеев, приехав погостить к другу в ма­ленькую усадьбу, написал картину «В родном гнезде» (1891). Заросшие дорожки сада, ма­ленький домик с террасой, на которую внесли кипящий самовар, нежная забота бабушки о приехавшем на лето внуке, задумчиво присев­шем на ступени террасы, — все это создавало светлое, лиричное настроение.

лейтмотивом. Чаще всего на их полотнах нет людей, но все: архитектура особняков, ин­терьеры комнат, старая мебель, портреты на стенах, вещи — рассказывает о жизни, которая уходит в прошлое. И этот рассказ проникнут сочувственной теплотой и грустью.
Грусть при виде разрушающихся и уничто­жаемых усадеб стала одним из характерных настроений общественно-художественной жизни конца XIX века. Современник Чехова Г.К.Лукомский свидетельствовал: «Именно те, которые не имели ничего собственного, — поэты, литераторы и художники, любители и даже чиновники, мечтавшие о прелестях усадьбы, бедные горожане, задыхающиеся ле­том в душных петербургских квартирах, — все они полюбили усадьбу, ее архитектурные красоты больше, чем сами владетели»4

того социально- экономического уклада, при котором благо­денствие одних строилось на каторжном труде и бесправии других. И уничтожение этого «греховного» крепостнического порядка вос­принималось как историческая неизбежность, восстановление некой высшей справедливо­сти. Недаром тема греха стала лейтмотивом чеховской пьесы. На балу, некстати затеянном Раневской во время торгов имения, один из гостей начинает декламировать поэму А.К.Толстого «Грешница». Это не просто хара­ктеристика популярного репертуара чтецов того времени. Здесь есть и внутренние сопос­тавления, недаром поэма о грешнице, начина­ ющаяся описанием пира («Народ кипит, весе­лье, хохот, / Звон лютней и кимвалов гро­хот...»), звучит на балу в доме женщины, о ко­торой даже брат говорит: «Надо сознаться, она порочна...» Поэма Толстого о грешнице, потрясенной встречей с Христом и раскаяв­шейся, проникнута торжественным пафосом.

Раневской и чистого сердцем «смешного чудака» Пети Трофимова, который пытался было обратить Раневскую на путь добродете­ли, но кончил паническим бегством, упав при этом с лестницы. Но есть и иные, более глу­бокие ассоциации. Ведь все, кто собрался в доме Раневской, грешники, не чувствующие своего исторического, сословного греха, жи­вущие за чужой счет и привычно попирающие те принципы добра, справедливости и брат­ской любви, которые они прославляют литера­турными декламациями. Даже случайное пока­яние непостоянной в своих настроениях Раневской: «Господи, Господи, будь милостив, прости мне грехи мои!» — связано лишь с на­рушением ею норм семейно-бытовой морали.

которому причастна ее семья: «Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владев­шие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие сущест­ва, неужели вы не слышите голосов...» Ранев­ская и ее гости не способны ни сознать этот грех, ни почувствовать неотвратимость исто­рического возмездия, о котором предупреж­дает Петя: «Искупить его можно только стра­данием, только необычайным, непрерывным трудом». Чтение поэмы о грешнице, которой открылась истина, прерванное с первых же строк бойким вальсом и танцами гостей, жаж­дущих бездумных развлечений, становится символической деталью.

— это гармо­ничное единение человека и природы, делаю­щее человеческую душу более утонченной, чуткой и возвышенной. Новый век с развитием техники, железных дорог, с разрастанием больших городов все дальше уводил человека от природы, и это угрожало самыми непред­сказуемыми последствиями. В чеховской пье­се недаром упоминается имя английского уче­ного Г.Бокля. В России того времени очень популярной стала его теория о влиянии клима­та, географической среды и природного ланд­шафта не только на нравы и взимоотношения людей, но даже на их философию и общест­венную жизнь. В России распространению этих идей способствовали труды А.П.Щапова. Большое влияние оказали эти теории на ми­ровоззрение и творчество Чехова, естествен­ника по образованию.

климат, климат влияет на хара­ктер людей и т.д. и т.д. Нет ни цивилизации, ни счастья, если леса трещат под топором, ес­ли климат жесток и черств, если люди тоже жестки и черствы...» И в пьесе «Вишневый сад» он дает понять, что не смогут построить цивилизованного и счастливого общества те, под чьими топорами гибнут прекрасные сады. Если несправедливо было то, что раньше иде­ал усадебной жизни, единения человека и природы становился уделом избранных, то еще более страшной представляется утрата этого идеала вообще.

цветущий сад и благодатная гармония с природой стала возможностью для каждого человека, была мечтой и Чехова, и его современников. Б.Зингерман писал: «Усадьба у Чехова — воспоми­нание о прошлом и мечта о будущем, это место, рассказывающее о том, как люди жили когда-то, и о том, как они, может быть, будут жить когда-нибудь»5.

нередко сравнивают с последней кар­тиной Левитана «Озеро», имевшей и другое название — «Русь». Эта картина, светлым за­вещанием обращенная в будущие века, напо­минает мудрые чеховские слова из рассказа «Крыжовник» о том, что человеку для счастья нужен не узкий собственнический мирок, «а весь земной шар, вся природа, где бы на про­сторе он мог бы проявить все свойства и осо­бенности своего свободного духа». Эта же мечта заключена и в подтексте чеховской пье­сы «Вишневый сад».