Презентация, доклад Детская книга войны

Так было принято. Но мы хотим уйти от шаблона, заглянуть туда, куда редко достигал луч света… Мы не знаем о «войне детей» ничего. Да, тушили зажигалки на крышах, да, копали картошку и работали на огородах, да, писали письма домой под диктовку раненых бойцов в госпиталях, да, вязали тёплые варежки… Но что было с их миром, миром ребёнка, поколебленным голодом, разрухой, смертью любимых, старших?

взрыва…
В молодом серебристом овсе
Мина мягкую землю взрыла. Вновь засеяли землю весной,
От дождей оплыла воронка…
Трудно вырасти из ребенка,
Искалеченного войной.

Глеб Еремеев

у меня, как у шестидесяти- летнего старика. Эх, поскорее бы смерть пришла. Как бы так получилось, чтобы мама не была этим сильно удручена. Черт знает какие только мысли лезут в голову. Когда-нибудь, перечитывая этот дневник, я или кто иной улыбнется презрительно (и то хорошо, если не хуже), читая все эти строки, а мне сейчас все равно. Одна мечта у меня была с самого раннего детства: стать моряком. И вот эта мечта превращается в труху. Так для чего же я жил? Если не буду в В.-М. спецшколе, пойду в ополчение или еще куда, чтобы хоть не бес- полезно умирать. Умру, так родину защищая. (…)

г. - 17/II в 11 ч. 45 м. умерла мама. (…) Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного. На похоронах были тётя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин - Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал - это растрогало меня больше всего. Я договорилась с Худяковым, который вырыл могилу Вове, чтобы он рядом вырыл могилу папе Иры Разумовской - Александру Николаевичу, и он сделал в правую сторону нишу, где поставили гроб Александра Николаевича. Маму хоронили я и Люся. Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии за хлеб. Худяков вырыл за крупу и хлеб. Он хороший и взял с меня, что у меня было и не ругался и был добр ко мне. Мама на похороны Вовы не ходила - у неё уже не было сил.

об этом. Попив горячей воды с кусочком хлеба, наши домочадцы разошлись по своим комнатам. Я лежала в постели и вспоминала о довоенных новогодних приготовлениях… Вот мы с мамой принесли домой большую пушистую елку… Шоколадные конфеты в нарядных фантиках вешаем на елку вместе с игрушками… Стоп! Я вдруг вспоминаю, что большие длинные конфеты, похожие на хлопушки, сохранились из-за яркой красочной обертки. Их уже года два- три вешали на елку. И вот я осознала, что такое сокровище лежит в коробке с игрушками. С воплем «ура!» соскакиваю с постели, зажигаю коптилку, стаскиваю со шкафа коробку и добываю драгоценные конфеты. Их пятнадцать штук! Всем досталось по три конфеты! - Давайте съедим их сегодня все!.. Хоть пастила высохла в сухарик, все равно вкусно. И по-праздничному. Горит керосиновая лампа. С Новым 1942 годом! С новыми нашими победами на фронте!

- тайна покрытая мраком. Впервые мы так встречали новый год - даже не было крошки черного хлеба и вместо того чтобы веселиться вокруг елки - мы спали, так как нечего было есть. Когда вчера вечером я сказал, что уходит старый год, то мне ответили: «К черту с этим годом, провалиться бы ему сквозь землю!» И действительно, я того же мнения, и 41 год никогда не забуду. А новый год принес еще меньше радости. Хлеба не добавили, продуктов в магазинах нет, сахару, конфет и жиров еще за третью декаду не давали. Опять я едва таскаю ноги, дыхание спирает и жизнь уже не мила. Не видать бы мне тебя Ленинград никогда. На улице все так же падают люди от голода. У нас в доме померло несколько человек, и сегодня из нашей комнаты просили мужчин помочь вынести покойника. В столовой ничего, кроме жидкого плохого супа из дуранды, нет. А этот суп хуже воды, но голод не тетка, и мы тратим талоны на такую бурду. В комнате только и слышно, что об еде. Люди все жалуются и плачут. Что- то с нами будет? Выживу ли я в этом аду?