Презентация, доклад по литературе на тему: Лирика С.Есенина

исполнилось бы 124 года. Этот почтенный возраст не вяжется с именем поэта. Есенин остаётся вечно молодым, как вечно свежи и молоды его стихи и поэмы

Избы забоченились, А и всех-то пять. Крыши их запенились В заревую гать. Под соломой-ризою Выструги стропил, Ветер плесень сизую Солнцем окропил. В окна бьют без промаха Вороны крылом, Как метель, черемуха Машет рукавом. Уж не сказ ли в прутнике Жисть твоя и быль, Что под вечер путнику Нашептал ковыль?

в крестьянской семье.
Детство поэта прошло у родителей матери. «Среди мальчишек всегда был коноводом и
большим драчуном и ходил всегда в царапинах», - вспоминал поэт в автобиографии,
написанной в 1925 году. Эти воспоминания нашли отражение и в поэтическом творчестве.

Все живое особой метой Отмечается с ранних пор Если не был бы я поэтом, То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый, Средь мальчишек всегда герой, Часто, часто с разбитым носом Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме Я цедил сквозь кровавый рот: «Ничего! Я споткнулся о камень, Это к завтраму все заживет».
И теперь вот, когда простыла Этих дней кипятковая вязь, Беспокойная, дерзкая сила




На поэмы мои пролилась.
Золотая, словесная груда, И над каждой строкой без конца Отражается прежняя удаль Забияки и сорванца.
Как тогда, я отважный и гордый, Только новью мой брызжет шаг… Если раньше мне били в морду, То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме, А в чужой и хохочущий сброд: «Ничего! Я споткнулся о камень, Это к завтраму все заживет!»

село Спас – Клепики
Рязанской губернии. Природа с её живыми красками, повседневный крестьянский быт, народная поэзия от лукавой припевки до неторопливого сказа о делах стародавних, произведения Пушкина и Лермонтова, Кольцова и Некрасова – вот та почва, на которой рос самобытный талант Есенина

Низкий дом с голубыми ставнями, Не забыть мне тебя никогда,— Слишком были такими недавними Отзвучавшие в сумрак года.
До сегодня еще мне снится Наше поле, луга и лес, Принакрытые сереньким ситцем Этих северных бедных небес
Восхищаться уж я не умею И пропасть не хотел бы в глуши, Но, наверно, навеки имею Нежность грустную русской души.
Полюбил я седых журавлей С их курлыканьем в тощие дали,








Потому что в просторах полей Они сытных хлебов не видали.
Только видели березь да цветь, Да ракитник кривой и безлистый, Да разбойные слышали свисты, От которых легко умереть.
Как бы я и хотел не любить, Все равно не могу научиться, И под этим дешевеньким ситцем Ты мила мне, родимая выть.
Потому так и днями недавними Уж не юные веют года. Низкий дом с голубыми ставнями, Не забыть мне тебя никогда.

в зелени село. Основным украшением являлась церковь, стоящая в центре села. Стройные многолетние берёзы с множеством грачиных гнёзд служили убранством этому красивому и своеобразному памятнику русской архитектуры. Вдоль церковной ограды росли акация и бузина. За церковью, а крутой горе – старое кладбище прадедов… Здесь у маленькой каменной часовни на старинной плите любил сидеть Сергей. Отсюда открывался чудесный вид на приокские раздолья.

Гляну в поле, гляну в небо — И в полях и в небе рай. Снова тонет в копнах хлеба Незапаханный мой край.
Снова в рощах непасеных Неизбывные стада, И струится с гор зеленых Златоструйная вода.
О, я верю — знать, за муки Над пропащим мужиком Кто-то ласковые руки Проливает молоком

Спас-Клепиковской церковно-учительской школе – это тоже было в его детстве. Но поэт воспринял из всего лишь то, что официальная церковь отвергала: сказания, легенды, апокрифы. Сам Есенин писал: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, божьим матерям и Миколам, как к сказочной поэзии».
В 1912 году шестнадцатилетний рязанский паренёк приезжает в Москву. Работает в типографии Сытина, поступает учиться в университет Шанявского, слушает лекции прогрессивных профессоров, изучает русскую литературу, фольклор, историю. Москва укрепила веру Есенина в его литературное призвание. Типография Сытина, народный университет Шанявского, Суриковский литературно-музыкальный кружок – всё это расширило представления поэта о жизни, способствовало утверждению его демократических устремлений. В Москве Есенин начал печататься, здесь же было написано первое, наиболее характерное для него стихотворение «Выткался на озере алый свет зари…»

где-то иволга, схоронясь в дупло. Только мне не плачется — на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог, Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет, Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты, Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари, Есть тоска веселая в алостях зари.

парень в военный Петроград, в город – «двигатель литературного развития». Здесь талант молодого поэта был по достоинству оценён виднейшими мастерами слова. Не салоны декадентов, как это долгие годы считалось, а прогрессивные, демократически настроенные круги тогдашней столицы были притягательны для Есенина: писатели Горький, Блок, Чапыгин, Шишков, Городецкий, художники Репин, Нестеров, Рерих, многие артисты. Свежесть, искренность, богатство чувств, сочность языка, песенность – всё это выделило есенинские стихи из мутного потока декадентских и псевдонародных писаний, привлекло к ним внимание читателей и критиков.

с Блоком: «Когда я смотрел на Блока с меня капал пот, потому что я в первый раз видел живого поэта». Блок явно заинтересовался молодым стихотворцем, увидел несомненный талант. В дневнике мэтр записал: « 9 марта… года. Днём у меня был рязанский парень со стихами. Стихи чистые, голосистые…»

Запели тесаные дроги, Бегут равнины и кусты. Опять часовни на дороге И поминальные кресты.
Опять я теплой грустью болен От овсяного ветерка. И на известку колоколен Невольно крестится рука.
О Русь, малиновое поле И синь, упавшая в реку, Люблю до радости и боли Твою озерную тоску.
Холодной скорби не измерить, Ты на туманном берегу. Но не любить тебя, не верить — Я научиться не могу.
И не отдам я эти цепи И не расстанусь с долгим сном, Когда звенят родные степи Молитвословным ковылем.

тобой говорит человек открытого и нежного сердца. Он поверяет тебе самое сокровенное, всё, что пережил. И ты проникаешься к нему доверием, восхищаешься широтой его души.

Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна березового ситца Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст









О, моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть.

ни проникал его «напоенный сердцем взгляд», перед ним всегда стояла Россия. Для неё он приберегал самые красочные эпитеты, самые задушевные интонации.

Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире
странник — Пройдет, зайдет и вновь покинет дом. О всех ушедших грезит конопляник С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой, А журавлей относит ветром в даль, Я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль.






Не жаль мне лет, растраченных напрасно, Не жаль души сиреневую цветь. В саду горит костер рябины красной, Но никого не может он согреть.
Не обгорят рябиновые кисти, От желтизны не пропадет трава, Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая, Сгребет их все в один ненужный ком… Скажите так… что роща золотая Отговорила милым языком.

открыть его ранние стихи – и перед нами предстаёт она с её дорогами, красками, запахами.

Еду. Тихо. Слышны звоны Под копытом на снегу. Только серые вороны Расшумелись на лугу.
Заколдован невидимкой, Дремлет лес под сказку сна. Словно белою косынкой Повязалася сосна.
Понагнулась, как старушка, Оперлася на клюку, А под самою макушкой Долбит дятел на суку.
Скачет конь, простору много. Валит снег и стелет шаль. Бесконечная дорога Убегает лентой вдаль.

кроме него, не умел так, «по-русски рубаху рванув на груди», вывернуть, выпотрошить всю душу и даже сам себя обвинить так, как и худшему его врагу и в голову не приходило. Это – чисто русская черта. Если Есенин не «дотягивает» до Блока и Пастернака – в их культуре, а до Маяковского – в его ораторской мощи, то своей исповедальностью он «перетянул их всех, вместе взятых» (Е.Евтушенко)

самая великая исповедь, Которой исповедуется хулиган. Я нарочно иду нечесаным, С головой, как керосиновая лампа, на плечах. Ваших душ безлиственную осень Мне нравится в потемках освещать. Мне нравится, когда каменья брани Летят в меня, как град рыгающей грозы, Я только крепче жму тогда руками Моих волос качнувшийся пузырь. Так хорошо тогда мне вспоминать Заросший пруд и хриплый звон ольхи, Что где-то у меня живут отец и мать, Которым наплевать на все мои стихи, Которым дорог я, как поле и как плоть, Как дождик, что весной взрыхляет зеленя. Они бы вилами пришли вас заколоть За каждый крик ваш, брошенный в меня. Бедные, бедные крестьяне! Вы, наверно, стали некрасивыми, Так же боитесь бога и болотных недр. О, если б вы понимали, Что сын ваш в России Самый лучший поэт! Вы ль за жизнь его сердцем не индевели, Когда босые ноги он в лужах осенних макал? А теперь он ходит в цилиндре И лакированных башмаках. Но живет в нем задор прежней вправки Деревенского озорника. Каждой корове с вывески мясной лавки Он кланяется издалека. И, встречаясь с извозчиками на площади, Вспоминая запах навоза с родных полей, Он готов нести хвост каждой лошади, Как венчального платья шлейф. Я люблю родину. Я очень люблю родину! Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь. Приятны мне свиней испачканные морды И в тишине ночной звенящий голос жаб. Я нежно болен вспоминаньем детства, Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь. Как будто бы на корточки погреться Присел наш клен перед костром зари. О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих, Карабкаясь по сучьям, воровал! Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой? По-прежнему ль крепка его кора? А ты, любимый, Верный пегий пес?! От старости ты стал визглив и слеп И бродишь по двору, влача обвисший хвост, Забыв чутьем, где двери и где хлев. О, как мне дороги все те проказы, Когда, у матери стянув краюху хлеба, Кусали мы с тобой ее по разу, Ни капельки друг другом не погребав. Я все такой же. Сердцем я все такой же. Как васильки во ржи, цветут в лице глаза. Стеля стихов злаченые рогожи, Мне хочется вам нежное сказать. Спокойной ночи! Всем вам спокойной ночи! Отзвенела по траве сумерек зари коса... Мне сегодня хочется очень Из окошка луну Синий свет, свет такой синий! В эту синь даже умереть не жаль. Ну так что ж, что кажусь я циником, Прицепившим к заднице фонарь! Старый, добрый, заезженный Пегас, Мне ль нужна твоя мягкая рысь? Я пришел, как суровый мастер, Воспеть и прославить крыс. Башка моя, словно август, Льется бурливых волос вином. Я хочу быть желтым парусом В ту страну, куда мы плывем.