Презентация, доклад по литературе Последние свидетели - это подвиг детской памяти (6 класс)

Дмитриевна,
заместитель директора
по учебно-воспитательной работе,
учитель русского языка и литературы
МБОУ «Средняя общеобразовательная школа №9»
города Нефтеюганска

состоит из отдельных историй, и над каждой – слышишь? – над каждой плачешь…
- Татьяна Дмитриевна, не верю. Ну что такого можно написать, чтобы читатель плакал, чтобы нас, молодых, можно было так «зацепить»?
- А ты прочти. Тогда поймёшь…
…Прочла… И - плакала…
Истории идут одна за одной… Прочитать всё сразу невозможно, просто не хватает душевных сил и мужества…

Что есть у нас дороже наших детей? Что есть у любого народа дороже? У любой матери? У любого отца? На земле самый лучший народ – дети. Как сохранить нам его в тревожном 21-м веке? Как сберечь его душу и его жизнь? А вместе с ним и наше прошлое, и наше будущее? Война стала общей биографией целого поколения военных детей. Даже если они находились в тылу, всё равно это были военные дети. Их рассказы тоже длиною в целую войну.

аннотации этой книги. Сама Светлана Алексиевич отмечала, что жанр произведения – голоса. Общаясь с людьми, бывшими во время войны детьми, она собирала материал для книги таким, какой он был, сохраняя стиль повествования первоисточника. Война предстаёт перед нами совсем в неожиданном виде. Она ещё ужаснее и ещё более кошмарна, когда видишь её глазами детей. Читаешь простые, знакомые слова и …плачешь. Дети войны, дети, лишённые детства, видевшие лик смерти так близко, повидавшие все ужасы войны наравне и даже больше, чем взрослые…

книга всего из шестнадцати листов.

«Он оглянуться боялся...»
Женя Белькевич – 6 лет.
Сейчас – рабочая

БЛИЗКО…

«Они лежали на углях, розовые...»
Катя Коротаева – 13 лет.
Сейчас – инженер-гидротехник (позволю себе небольшую выдержку из рассказа, который после прочтения мне снился…)
«... Остались заводские печи, они были белые, прокалились в сильном пламени. Больше ничего знакомого... Сгорела вся улица. Сгорели бабушки и дедушки, и много маленьких детей, потому что они не убежали вместе со всеми, думали – их не тронут. Огонь никого не пощадил. Идешь – лежит черный труп, значит, старый человек сгорел. А увидишь издали что-то маленькое, розовое, значит, ребенок. Они лежали на углях, розовые...
Мама сняла с себя платок и завязала мне глаза... Так мы дошли до нашего дома, до того места, где несколько дней назад стоял наш дом. Дома не было. Нас встретила чудом спасшаяся наша кошка. Она прижалась ко мне, и все. Никто из нас не мог говорить... Кошка не мяукала, даже кошка несколько дней молчала. Мы все молчали.
Увидела первых фашистов, даже не увидела, а услышала – у них у всех были подкованные сапоги, они громко стучали. Стучали по нашей мостовой. А мне казалось, что даже земле больно, когда они идут.
А сирень так цвела в том году... А черемуха так цвела..»

– 5 лет.
Сейчас – журналист
«….. Из деревни Кабаки прибежала мамина сестра – тетя Катя. Черная, страшная. Она рассказала, что в их деревне немцы собрали активистов и расстреляли из пулеметов. Среди расстрелянных был и мамин брат, депутат сельского Совета. Старый коммунист.
До сих пор помню слова тети Кати:
– Они ему разбили голову, и я руками мозги собирала... Они белые-белые...
Она жила у нас два дня. И все дни рассказывала... Повторяла... За эти два дня у нее побелела голова. И когда мама сидела рядом с тетей Катей, обнимала ее и плакала, я гладил ее по голове. Боялся.
Я боялся, что мама тоже станет белая...»
«Жить хочу! Жить хочу!..»
 


 

Вчитайтесь, вдумайтесь, вслушайтесь и постарайтесь представить это… От книги, спокойно лежащей на столе, исходит грозная, тёмная сила… Будто голос несправедливо осуждённых, неизбежное возмездие. Детские голоса - хор голосов, теснящий тишину и давящий на тебя… Девочки, мальчики, 4 года, 8 лет, 14 лет… И ты испытываешь ужас, поднимающийся с самого низа, растущий из тебя, он похож на колокольный звон. Неотвратимость. Обида. Боль.
… И ты боишься взять книгу в руки. Потому что, открывая страницы, выпускаешь на свободу страшные, жуткие картины войны. То, чего никогда не покажут в фильме: запах войны. Печать смерти на лицах родных и близких…

«..Я не пишу сухую, голую историю факта, события, я пишу историю чувств. Можно еще назвать это – пропущенной историей. Что человек думал, понимал и запоминал во время события? Во что верил или не верил, какие у него были иллюзии, надежды, страхи? Что понял о себе и о мире... Это то, что невозможно вообразить, придумать, во всяком случае в таком количестве достоверных деталей и подробностей. Мы быстро забываем, какие мы были десять, двадцать или пятьдесят лет назад. А иногда стыдимся или сами уже не верим, что так оно с нами и было. Искусство может солгать, а документ не обманывает... Хотя документ – это тоже чья-то воля, чья-то страсть. Но я складываю мир своих книг из тысяч голосов, судеб, кусочков нашего быта и бытия. Каждую свою книгу я пишу четыре-семь лет, встречаюсь и разговариваю, записываю 500-700 человек. Моя хроника охватывает десятки поколений. Она начинается с рассказов людей, которые помнили революции, прошли войны, сталинские лагеря, и идет к нашим дням – почти 100 лет. История души – русской души. Или точнее, русско-советской души. История великой и страшной Утопии – коммунизма, идея которого не умерла окончательно не только в России, но и во всем мире. Она еще долго будет дьявольски искушать и манить человеческие умы. И я хотела оставить рассказы самих ее свидетелей и участников. Моя хроника продолжается. Я иду по времени за своими героями...»

ГОЛОСА… НО ИСПЫТАТЬ САМИМ? НЕТ, НЕТ!..

…а хор всё громче. Ещё минуту назад ты прислушивался, а теперь затыкаешь уши… И вот дети, как живые, встают перед тобой! Парнишка в трусиках и маечке, худенький, заплаканный, он, как утопающий за соломинку, цепляется за твои руки и теребит, с расширенными от пережитых ужасов и голода глазами: «Где мама? Где мама?!» Рядом с ним две сестры, постарше и помладше, не обнялись – вцепились друг в друга и не говорят ничего, лишь озираются по сторонам, как загнанные зверьки. Братик с сестрёнкой, годиков по пять, девочка в сером, заплатанном платьице, мальчик – в штанишках не по размеру, шепчет, но этот шепот ничем не заглушить: «Есть, есть, дай хлеба…». Труп женщины с выбитым глазом, в разорванной гимнастёрке, на груди её содрогается от стонов - рыданий мальчик лет четырнадцати с автоматом в руке (в четырнадцать лет – с автоматом!) Отец, оставшийся с тремя детьми в окружении, со сверкающими от ярости глазами и пеной у рта, загораживает детей собой и, щерясь точно волк, медленно отходит, позволяя кольцу ухмыляющихся фашистов смыкаться… Какое невыразимое отчаяние, какая непреодолимая и неизбывная жажда жизни! Хор детских голосов заставляет звенеть стёкла..!