Презентация, доклад Лирика О. Мандельштама.

в поэзии.
3. Теория поэтического слова

января (15 января по новому стилю) 1891 года в Варшаве в еврейской семье. Отец, Эмилий Вениаминович Мандельштам (1856—1938), был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение. Мать, Флора Овсеевна Вербловская (1866—1916), была музыкантом.

российской кузнице «культурных кадров» начала ХХ века.

В 1908—1910 годы Мандельштам учился в Сорбонне и в Гейдельбергском университете.

ранних его стихах ощутимо влияние поэзии символистов.
1911г. - Мандельштам сближается с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой, в 1913г. его стихи Notre Dame, «Айя-София» печатаются в программной подборке акмеистов.
1913 г.  - Выходит первая книга стихов – «Камень».
1914 г. - Первую мировую войну Мандельштам сначала приветствует, потом развенчивает («Зверинец»). В послереволюционных стихах Мандельштама наряду с принятием революции в общедемократическом духе («1 января 1924») всё громче звучит личная тема «отщепенства», «больного сына века» и т. п., что приводит к постепенной социальной и литературной изоляции поэта.

1923г. - Выходит «Вторая книга».
После 1925г. Мандельштам на пять лет перестает писать стихи; только в 1928 г. выходят итоговый сборник «Стихотворения» и прозаическая повесть «Египетская марка».
1930г. - Мандельштам пишет «Четвертую прозу», жесточайшее обличение нового режима, а в 1933г. стихотворную инвективу («эпиграмму») против Сталина («Мы живем, под собою не чуя страны...»). Этот разрыв с официальной идеологией дает ему силу вернуться к творчеству (за редкими исключениями, «в стол», не для печати). В это время созданы статьи «Сохрани мою речь...», «За гремучую доблесть грядущих веков...», «Армения», очерки «Путешествие в Армению», «Разговор о Данте».

морозном воздухе... В огромном омуте... В Петрополе прозрачном мы умрем...  В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа... Вечер нежный... Воздух пасмурный влажен и гулок.. Возьми на радость из моих ладоней... Я только в жизнь впиваюсь и люблю... Вот дароносица, как солнце золотое... Все чуждо нам в столице непотребной...

Из омута злого и вязкого...  Из полутемной залы, вдруг...  Как кони медленно ступают...  Как светотени мученик Рембрандт... Кассандре (Я не искал в цветущие мгновенья...) Лихорадочный Форум Москвы... Когда мозаик никнут травы... Чужого неба волшебство... Когда удар с ударами встречается...  Как поздний патриарх в разрушенной Москве... Куда как страшно нам с тобой... Ленинград (Я вернулся в мой город, знакомый до слез...) Люблю морозное дыханье... Мастерица виноватых взоров... Меганом (Прозрачно-серая весна...)  Прозрачнее окна хрусталь...

ёлки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!

x x x
Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое –
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук Неостывающих,
И тихий звук Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

<Декабрь?> 1909

x x x
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!"- сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди!
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади...

оживлено - Переливается оно Безостановочной волною - Веретено. Все одинаково темно; Все в мире переплетено Моею собственной рукою; И, непрерывно и одно, Обуреваемое мною Остановить мне не дано - Веретено.

x x x
В морозном воздухе растаял лёгкий дым, И я, печальною свободою томим, Хотел бы вознестись в холодном, тихом гимне, Исчезнуть навсегда, но суждено идти мне По снежной улице, в вечерний этот час Собачий слышен лай и запад не погас, И попадаются прохожие навстречу. Не говори со мной! Что я тебе отвечу?

за валом. И в лицо нам ветер влажный Бьет соленым покрывалом. Все погасло. Все смешалось. Волны берегом хмелели. В нас вошла слепая радость — И сердца отяжелели. Оглушил нас хаос темный, Одурманил воздух пьяный, Убаюкал хор огромный: Флейты, лютни и тимпаны...

x x x
Слух чуткий парус напрягает, Расширенный пустеет взор, И тишину переплывает Полночных птиц незвучный хор. Я так же беден, как природа, И так же прост, как небеса, И призрачна моя свобода, Как птиц полночных голоса. Я вижу месяц бездыханный И небо мертвенней холста; Твой мир, болезненный и странный, Я принимаю, пустота!

близком к сумасшествию.
По официальному заключению - от паралича сердца. Местонахождение могилы поэта до сих пор неизвестно. Имя его оставалось в СССР под запретом около 20 лет.

был предан Петербургу, сюда, где бы ни был, стремился, как в тихую гавань, как в надежное пристанище. Анна Ахматова сказала о нем: «Он умудрился быть последним бытописателем Петербурга, ярким, беспристрастным, неповторимым. Он безошибочно передает и воздух Петербурга, и звук петербургских мостовых. Его восприятие Петербурга сливается с восприятием мира вообще».

посвященных этому городу, у него не так много. Однако некоторые из них известны, насколько могут быть известны стихи долго пребывавшего в забвении автора.      Петербург Мандельштама предстает часто со своей внешней стороны, поскольку автору свойственно погружение в архитектурную тематику. У него есть стихотворения, как бы вновь выстраивающие на бумаге известные сооружения: собор Парижской Богоматери и храм Айя-София. Первым архитектурным упоминанием о Петербурге стало небольшое стихотворение о Казанском соборе (“соборе-исполине”), где мало уделено внимания зодчеству, но зато звучит мысль о благотворности смешения культур (русской и итальянской). Это понятно: Казанский собор очень напоминает римский собор Петра и Павла, а Риму Мандельштам посвятил немалую долю своих творений.

носит лишь одно стихотворение, но за ним следует ряд безымянных, которые достойны быть объединенными под таким именем. 

В “Петербургских строфах” — опять неизменная тематика, связанная с архитектурой. Здесь вокруг образа всем знакомого лаконичного ампира (“Над желтизной правительственных зданий...”) кристаллизуется “социальная архитектура” всей России, а сквозь современность просвечивает пушкинская эпоха (“чудак Евгений”). Такое смешение эпох характеризует мысль Мандельштама о единстве времени внутри культуры.

возрождение и укрепление культурных традиций.      Затем в сборнике “Камень” (первом сборнике поэта), составленном в хронологическом порядке, следует еще несколько стихотворений, где в каждой строчке предстает Петербург, — неизменный, такой же, каким был до Мандельштама и остался после него: “Петра созданье, Медный всадник и гранит...”, “...ветер западный с Невы”. Нева, видимо, была особенно дорога сердцу поэта или крепче всего связана с образом самого города. В любом случае она не раз упоминается в белее поздних произведениях, в отличие от архитектурных сооружений, им поэт посвящал не более чем по одному стихотворению. 

— не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра”. Явная параллель с поэтом, который из слов-камней создает свою лирику. Эта идея звучит на протяжении всего раннего периода творчества поэта. Что касается непосредственно Адмиралтейства, то в четырех строфах автор сумел вполне реалистично воссоздать облик здания, и это удивительно при том небогатом наборе слов и образов, который он использовал. Интересен замысел стихотворения: преодоление времени переходит в преодоление пространства, раскрываются три измерения, открывается пятая стихия, не космическая, а рукотворная — красота. При чтении возникают невольные ассоциации с Пушкиным (“Люблю тебя, Петра творенье...”), что ни в коем случае не лишает стихотворение Мандельштама самобытности. 

те соображения, которые заставили Мандельштама отказаться от эмиграции. Он распрощался с Римом и Константинополем ради Петербурга, ради Исаакия. Потому что не в иноземные соборы, а именно в родной Исаакиевский “...влечется дух в годины тяжких бед”. Здесь сохранилась истинная вера.      В более поздних стихах “Петербург” у Мандельштама превращается в “Петрополь”. В этом ощущается нечто антично-пушкинское. Но, невзирая на смену наименования, город остается тем же. Все так же бьется о гранит Нева, всё те же стоят величественные здания, соборы, всё новые приходят весны. Однако в отношении Невы появились новые, странные, нотки:     Но, как Медуза, невская волна       Мне отвращенье легкое внушает

преемственность культурного единства. Мандельштам уверен — умирает сам Петербург:     В Петрополе прозрачном мы умрем,       Где властвует над нами Прозерпина.       Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,       И каждый час нам смертная година.     Это трогательное стихотворение говорит о трепетном, глубоком, неизбывном чувстве к родному городу. Сюда поэт, где бы ни был, стремится как в тихую гавань, как в надежное пристанище (“В Петербурге мы сойдемся снова...”, “Я вернулся в свой город, знакомый до слез...”).      Стихотворения о Петербурге нужно отыскивать в лирике Мандельштама по крупицам, поскольку они разбросаны во времени. Но собрать их воедино не так уж трудно, поскольку они занимают очень небольшую нишу в его творчестве. “Петербургские” стихотворения зачастую продолжают излюбленную архитектурную тематику Мандельштама, но за одами зодчеству слышатся любовь к родному городу и преданность ему.

он состоялся как человек, где жили друзья, с которыми уже встретиться не суждено. Поэт чувствует свою кровную связь с городом (до прожилок, до детских…)
Чувствуется связь с культурным пространством города (рыбий жир) с пригородным ландшафтом, с людьми (у меня ещё есть адреса).
Такая связь может быть разорвана только насильственно, теми и «дорогими гостями», которые приходят ночью, без приглашения… Это лирический монолог, где герой обращается к самому себе самому. А в середине стихотворения появляется обращение к Петербургу! До конца не понятно отношение поэта к названию города. Здесь явно слышан намек на то, что город не имеет четкой доминанты и сам поэт в ожидании чего-то страшного..

написанных в это время, так настойчиво, так неотвязно преследует его ощущение своей загнанности, обреченности, сознание неизбежной гибельности своего пути. И все же он рад встрече с родным, до боли, городом
Именно эту радость возвращения почувствовала в свое время Пугачева и написала к этому стихотворению музыку в ритме вальса, эта мелодия, как мне кажется, очень гармонично сочетается со стихотворением.
Радость от возвращения в родной город и ожидание не минуемой смерти, надо успеть, успеть почувствовать радость, даже в мрачном декабрьском дне, в расплывчатом, желтоватом свете фонарей…
Это стихотворение Мандельштама позволяет нам, живущим спустя семьдесят с лишним лет после описанных событий, понять психологию человека в страшные и трагические годы.

явственно сказалась на его поэтическом языке, образной системе, они существенно изменились от ранних стихов, от книги «Камень» до «Воронежских тетрадей», «Стихов о неизвестном солдате».
2. Для раннего творчества Мандельштама характерно стремление к классической ясности и гармоничности; его стихотворения отличают простота, легкость, прозрачность, которые достигаются скупым использованием поэтических тропов, простыми рифмами («Звук осторожный и глухой...», «Только детские книги читать...», «На бледно-голубой эмали...», «Как кони медленно ступают...» и многие другие стихотворения).

законченность, которая подчеркивается афористичностью заключительных строк («Сегодня дурной день,..», «Отчего душа так певуча...», «Нет, не луна, а светлый циферблат...», «Отравлен хлеб и воз дух выпит...», «Ахматова», «Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» и др.).

4. В книгу «Камень» входят стихотворения, в которых Мандельштам создает обобщенную, «синтетическую» картину действительности с помощью точных, иногда неожиданных деталей («Домби и сын», «Кинематограф», «Американка», «Царское Село», «Петербургские строфы»).

В стихотворении отражаются не сами предметы и явления, а их восприятие художником («Медлительнее снежный улей...», «Раковина», «Айя-София», «Notre Dame», «Дворцовая площадь», «Адмиралтейство» и др.). Воспринятые поэтом, становясь частью его духовного мира, предметы «развоплощаются», дематериализуются, конкретное становится абстрактным:
О небо, небо, ты мне будешь сниться!
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла!
В стихотворении — реальная картина: небо белело, как страница, потемнело, как бы Исчезло, день сгорел. Сравнение, к которому прибегает поэт, включает в себя конкретное, видимое: сгоревшая страница — «вещная» реальность, ведь от нее осталось «немного пепла». Но эти образы и символичны, стихотворение имеет обобщенный, абстрактный смысл. Речь идет о неотвратимо исчезающем мгновении, о неостановимом, бесповоротном движении времени.

в творчестве позднего Мандельштама исчезает классическая ясность и прозрачность, его поэтический язык приобретает метафорическую сложность; неожиданные, усложненные образы делают его стихи трудными для восприятия читателей. Но это не заумь, не пренебрежение смыслом, Мандельштам любил говорить: «Мы — смысловики». В ранней статье «Утро акмеизма» (1912) поэт писал: «Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов». Стихотворениям Манделынтама свойствен не только напряженный лиризм, но и глубокий смысл. Конкретное явление в действительности соотносится с общечеловеческим и вечным.

в художественном контексте. В этом контексте слово обогащается новым, дополнительным содержанием. Есть у Мандельштама слова-символы, «сигналы», переходящие из одного стихотворения в другое, приобретая новые смысловые оттенки, но усиливая ощущение единого контекста творчества поэта, — так возникают в его поэзии сквозные мотивы. Слово «соль» обычно символизирует совесть, но может быть связано и с мотивом жертвы, например: «Лунный луч — как соль на топоре» («Умывался ночью на дворе...»); «И, словно сыплет соль мощеною дорогой, белеет совесть предо мной» («1 января 1924»); «Крутая соль торжественных обид» («Кому зима — арака и пунш голубоглазый...»).

например: «Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки», «Но разбит твой позвоночник, мой прекрасный жалкий век» («Век»); «Два сонных яблока у века-властелина» («1 января 1924»); «Мне на плечи кидается век-волкодав» («За гремучую доблесть грядущих веков...»). «Ласточка» в стихах Мандельштама ассоциируется с искусством, творчеством, словом, например: «Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая Ласточка в чертог вернется» («Ласточка»); «И живая ласточка упала на горячие снега» («Чуть мерцает призрачная сцена...»); «Мы в легионы боевые связали ласточек...» («Сумерки свободы»)

восполняют пропущенные смысловые звенья. Часто определения относятся не к тому предмету, к которому они грамматически прикреплены, определяемое слово, предмет, породивший какие-то действия, могут быть не названы, например: «А переулочки коптили керосинкой, глотали снег, малину, лед» («1 января 1924»); «Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных» («Tristia»). В контексте стихотворения «Tristia» слово «простоволосые» вызывает ассоциацию с внезапным ночным прощанием, со слезами и жалобами женщин. В стихотворении «Где связанный и пригвожденный стон?..» из контекста становится ясно, что речь идет о пригвожденном к скале, обреченном на муки Прометее. В строках стихотворения «Кама» «Как на Каме-реке глазу темно, когда на дубовых коленях стоят города» «дубовые колени» — деревянные пристани на реке городов, но возникает и еще ассоциация — с городами, с людьми, поставленными на колени, униженными, угнетенными. «Упиралась вода в сто четыре весла» — этот образ в стихотворении «Кама» ассоциируется с каторжной галерой: путь по Каме поэт проделал под конвоем в ссылку.

могут даже как бы противоречить друг другу — таким образом поэт преодолевает однозначность в понимании и истолковании явлений действительности. Одному понятию, даже реально существовавшему человеку он нередко дает разные, полемически ориентированные по отношению друг к другу определения. Так, об Андрее Белом сказано: «Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак» («Стихи памяти Андрея Белого»), о Франсуа Вийоне: «Утешительно-грешный певец... Наглый школьник и ангел верующий» («Чтоб приятель и ветра и капель...»), о Петербурге: «Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый» («С миром Державным я был лишь ребячески связан...»).

10. Одна яз отличительных особенностей поэтического языка Мандельштама заключается в густой его насыщенности реминисценциями из греческой мифологии, из произведений Державина, Пушкина, Лермонтова, Тютчева и многих других поэтов, его поэзия вбирает огромный духовный и художественный опыт предшественников.
При этом поэзия Мандельштама самобытная, новаторская, открывшая новые возможности поэтического языка. Открытия его обогатили русскую поэзию, служат ей сегодня, отзовутся в ее будущем.