Презентация, доклад по литературе Поэты серебряного века

Работа
учителя русского языка и литературы
МКОУ «Каштановская СОШ»
Бахчисарайского района
Республики Крым
Варнавской Ольги Михайловны

Максимилиан Волошин
Иннокентий Анненский
Дмитрий Мережковский
Зинаида Гиппиус
Игорь Северянин
Николай Гумилев
Осип Мандельштам

поэтов, композиторов, живописцев, философов.

Это время созидания,
время новых направлений и открытий.
Это был сплав реализма и романтизма, науки и полета фантазии, действительности и мечты, сущего и должного, прошедшего и настоящего, озаряемых грядущим.

Ни в одной стране, ни в одной национальной культуре мира XX век не дал такого ее взлета, как в России.

ВОСПОМИНАНИЕ
  Декабрь... Сугробы на дворе...
Я помню вас и ваши речи;
Я помню в снежном серебре
Стыдливо дрогнувшие плечи.
  В марсельских белых кружевах
Вы замечтались у портьеры:
Кругом на низеньких софах
Почтительные кавалеры.
  Лакей разносит пряный чай...
Играет кто-то на рояли...
Но бросили вы невзначай
Мне взгляд, исполненный печали.
  И мягко вытянулись,- вся
Воображенье, вдохновенье,-
В моих мечтаньях воскреся
Невыразимые томленья;
  И чистая меж нами связь
Под звуки гайдновских мелодий
Рождалась... Но ваш муж, косясь,
Свой бакен теребил в проходе...
__________
  Один - в потоке снеговом...
Но реет над душою бедной
Воспоминание о том,
Что пролетело так бесследно

В ПОЛЯХ
Я забыл. Я бежал. Я на воле.
Бледным ливнем туманится даль.
Одинокое, бедное поле,
Сиротливо простертое вдаль.
  Не страшна ни печаль, ни тоска мне:
Как терзали — я падал в крови:
Многодробные, тяжкие камни
Разбивали о кости мои.
  Восхожу в непогоде недоброй
Я лицом, просиявшим как день.
Пусть дробят приовражные ребра
Мою черную, легкую тень!
  Пусть в колючих, бичующих прутьях
Изодрались одежды мои.
Почивают на жалких лоскутьях
Поцелуи холодной зари.
  Над простором плету, неподвижен,
Из колючей крапивы венок.
От далеких поникнувших хижин
Подымается тусклый дымок.
  Ветер, плачущий брат мой,— здесь тихо.
Ты пролей на меня свою сонь.
Исступленно сухая гречиха
Мечет под ноги яркий огонь.
1907, Париж

1877
в Киеве, предки по отцу — запорожские казаки, по матери — обрусевшие в 17 в. немцы. В три года остался без отца, детство и отрочество прошли в Москве. В 1893 мать приобрела земельный участок в Коктебеле, где Максимилиан Волошин в 1897 окончил гимназию.

писал он в автобиографии, — ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую…». «Не будучи ни с одной из борющихся сторон, я живу только Россией и в ней совершающимся… Мне (знаю это) надо пребыть в России до конца». Его дом в Коктебеле оставался странноприимным во все время гражданской войны: в нем находили приют и даже скрывались от преследований «и красный вождь, и белый офицер», как писал он в стихотворении «Дом поэта» (1926).

Живописью Максимилиан Волошин занялся, чтобы профессионально судить об изобразительном искусстве, — и оказался даровитым художником.

Волошин-искусствовед до революции успел опубликовать 34 статьи о русском изобразительном искусстве и 37 — о французском.

Людских культур не просыхала плесень. М.Волошин

М.Волошин

Был директором гимназии в Царском Селе.
А.Ахматова считала его своим учителем.

лирики, любовные стихотворения немногочисленны

СРЕДИ МИРОВ

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

ароматном краю в этот день голубой
Песня близко: и дразнит, и вьется;
Но о том не спою, что мне шепчет прибой,
Что вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны — я цветы берегу,
Мотылькам сберегаю их пыль я,
Миг покоя волны на морском берегу
И ладьям их далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней
И люблю я сильнее в разлуке
Полусвет-полутьму наших северных дней,
Недосказанность песни и муки...

работ о русских классиках XIX века.

Автор трилогии ,,Христос и Антихрист,,.

полон влагою сосуд,-
Она тоской полна.

Когда ты с другом плачешь,- знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.

Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей,-
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.

Чужое сердце - мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.

И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
Как звезды в небесах...

В своей тюрьме,- в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..

друга мы сидим,
В холодном сумраке ночном,
Страдаем оба и молчим 

И оба поняли давно,
Как речь бессильна и мертва:
Чем сердце бедное полно,
Того не выразят слова.
 
Не виноват никто ни в чем:
Кто гордость победить не мог,
Тот будет вечно одинок,
Кто любит,- должен быть рабом.
 
Стремясь к блаженству и добру,
Влача томительные дни,
Мы все - одни, всегда - одни:
Я жил один, один умру.
 
На стеклах бледного окна
Потух вечерний полусвет.-
Любить научит смерть одна
Все то, к чему возврата нет.

ДЕТСКОЕ СЕРДЦЕ

Я помню, как в детстве нежданную сладость
Я в горечи слез находил иногда,
И странную негу, и новую радость -
В мученьи последних обид и стыда.

В постели я плакал, припав к изголовью;
И было прощением сердце полно,
Но все ж не людей,- бесконечной любовью
Я Бога любил и себя, как одно.

И словно незримый слетал утешитель,
И с ласкою тихой склонялся ко мне;
Не знал я, то мать или ангел-хранитель,
Ему я, как ей, улыбался во сне.

В последней обиде, в предсмертной пустыне,
Когда и в тебе изменяет мне все,
Не ту же ли сладость находит и ныне
Покорное, детское сердце мое?

Безумье иль мудрость,- не знаю, но чаще,
Все чаще той сладостью сердце полно,
И так,- что чем сердцу больнее, тем слаще,
И Бога люблю и себя, как одно.

мотивы ожидания неминуемой смерти

не разлучаясь ни разу, ни на один день

Осенняя ночь и свежа, и светла —
В раскрытые окна глядела,
По небу луна величаво плыла,
И листья шептались несмело.
Лучи на полу сквозь зеленую сеть
Дрожали капризным узором...
О, как мне хотелось с тобой умереть,
Забыться под ласковым взором!
В душе что-то бурной волною росло,
Глаза застилались слезами.
И было и стыдно, и чудно светло,
И плакал Шопен вместе с нами.
О, милый, мы счастья так ждали с тобой
И счастье неслышно подкралось,
Пришло, как волна, унеслося волной,
Пришло, но навек не осталось!

ПОКА

Я ненавижу здешнее «пока»:
С концами всё, и радости, и горе.
Ведь как бы ни была длинна река —
Она кончается, впадая в море.

Противны мне равно земля, и твердь,
И добродетель, и бесчеловечность;
Одну тебя я принимаю, Смерть:
В тебе единой не пока — но вечность.

КОСТЕР

Живые взоры я встречаю...
Огня, огня! Костер готов.
Я к ближним руки простираю,
Я жду движенья, знака, слов...

С какою радостною мукой
В очах людей ловлю я свет!
Но говорю... и дышит скукой
Их утомительный ответ.

сонет-автопортрет

Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нём толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто.
 
Фокстрот, кинематограф и лото –
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа её простая,
Как день весны! Но это знает кто?
 
Благословляя мир, проклятье войнам,
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя.
 
Над вечно первенствующей планетой…
Он в каждой песне, им от сердца спетой,
Иронизирующее дитя.

встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

Насмешка короля

Властитель умирал. Льстецов придворных стая
Ждала его конца, сдувая с горностая,
Одежды короля пылинки, между тем,
Как втайне думала: "Когда ж ты будешь нем?"
 
Их нетерпение заметно королю
И он сказал, съев ломтик апельсина:
,,О верные рабы! Для вас обижу сына:
Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю!"
 
И только он умолк - в разнузданности дикой
Взревели голоса, сверкнули палаши.
И вскоре не было у ложа ни души,-
Лишь двадцать мертвых тел лежало пред владыкой.
 

кедров заросли густой,
Что млеют в предвесенних ласках...
Не торопись, дитя, постой,-
Садись удобней и покрепче,
Я сяду сзади, и айда!
И лес восторженно зашепчет,
Стряхнув с макушек снежный чепчик,
Когда натянем повода
Салазок и начнем зигзаги
Пути проделывать, в овраге
Рискуя размозжить мозги...
Ночеет. Холодно. Ни зги.
Теперь домой. Там ждет нас ужин,
Наливка, фрукты, самовар.
Я городов двенадцать дюжин
Отдам за этот скромный дар,
Преподнесенный мне судьбою:
За снежный лес, катанье с гор,
За ужин в хижине с тобою
И наш немудрый разговор.

самый непрочитанный поэт

„муза дальних странствий”

* * *
Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: "Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею".
<1917>

Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в темное сердце вошла.

Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для глаз говорящих твоих.

Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для губ полудетских твоих.

И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.

и народы, но и рассказал о них в стихах.

ЖИРАФ
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

провел в этой стране почти два года

Капитаны (1910)
 I
 На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
 
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель…
 

До сих пор в Эфиопии сохраняется добрая память о Н. Гумилеве. Африканские стихи Гумилева, вошедшие в подготовленный им сборник "Шатер", и сухая точная проза дневника -- дань его любви к Африке.

Третья книга Гумилева "Жемчуга" (1910) принесла ему широкую известность. Она была посвящена В. Брюсову, которого автор назвал учителем.

„Колчан”

Две розы

Перед воротами Эдема
Две розы пышно расцвели,
Но роза — страстности эмблема,
А страстность — детище земли.

Одна так нежно розовеет,
Как дева, милым смущена,
Другая, пурпурная, рдеет,
Огнем любви обожжена.

А обе на Пороге Знанья...
Ужель Всевышний так судил
И тайну страстного сгоранья
К небесным тайнам приобщил?!

Собрание Цеха Поэтов состоялось на квартире С.Городецкого в октябре 1911г, присутствовал А. Блок.
На щите акмеистов было начертано- "ясность, простота, утверждение реальности жизни".
Акмеисты отвергал "обязательную мистику" символистов.

"У акмеистов, - писал в журнале "Аполлон" С. Городецкий, - роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще".

редко…

наук в Абиссинию, условия тяжёлые.
(Первый из европейцев, кто пришёл с
серьёзными научными целями).
В Первую мировую войну Гумилёв был разведчиком.
За смелые действия – звание ефрейтора и Георгиевский крест IV степени.
Через год – унтер-офицер и Георгиевский крест III степени.
В 1916 году за отличие в боях и личное мужество произведён в прапорщики
(младший лейтенант).

В 1918 году выходит шестой сборник Н. Гумилева "Костер" и сборник переводов восточной поэзии "Фарфоровый павильон". Последние прижизненные сборники стихов Н. Гумилева изданы в 1921 году - это "Шатер" (африканские стихи) и "Огненный столп«.

Гумилев был убеждён в том, что „ должно честно и по совести служить своей Родине, независимо от того, какая существует в ней власть”.

его заключалась лишь в недонесении органам, о том, что ему предлагали вступить в заговорщическую организацию.

Мировая общественность не могла согласиться с таким приговором.

Алексей Толстой написал позже:
"Я не знаю подробностей его убийства, но, зная Гумилева, - знаю, что, стоя у стены, он не подарил палачам даже взгляда смятения и страха.
Мечтатель, романтик, патриот, суровый учитель, поэт. Хмурая тень его, негодуя отлетела от... страстно любимой им Родины... Свет твоей душе. Слава - твоему имени".
 

страстно влюбился в Париже.

Юную красавицу,
полурусскую–полуфранцуженку Елену Карловну Дюбуше, Гумилёв называл
Голубой звездой.

Любовные объяснения в стихах.

В 1923 году издан посмертный сборник, названный составителем „К синей звезде”

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
 
Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
 
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: "Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею".
<1917>

личностью с удивительной и трагичной судьбой.
Не подлежит сомнению его талант как поэта и литературного критика.

Поэзия Гумилева в разные периоды его творческой жизни сильно отличается. Иногда он категорически отрицает символистов, а иногда сближается с их творчеством.

Стихотворения акмеистического периода, составившие сборник "Седьмое небо", подтверждают трезвый, аналитический, научный подход Гумилева к явлениям поэзии. Основные положения изложены им в статье "Наследие символизма и акмеизм".

Николай Гумилёв оставил интересное и значительное наследие, которому наряду с высоким романтизмом, свойственна предельная точность поэтической формы

Немногие для вечности живут, Но если ты мгновеньем озабочен— Твой жребий страшен и твой дом не прочен!

Анненский 1914г.

большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать.
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю,
Оттого, что иной не видал.
Я качался в далеком саду
На простой деревянной качели,
И высокие темные ели
Вспоминаю в туманном бреду.

1908 год

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое --
От неизбежного.
 
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
 
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

* * *
Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
 
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен.
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,
Пугает лай и ветер косит,
И беден тот, кто сам полуживой
У тени милостыню просит.

не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
 
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
 
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.

в документах НКВД

И меня только равный убьёт.

Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!"- сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
 
Божье имя, как большая птица,
Вылетало из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади.

Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
 
Вся комната напоена
Истомой -- сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
 
Немного красного вина,
Немного солнечного мая --
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.

всем известны:

Валерий Брюсов, Иннокентий Анненский, Фёдор Сологуб, Владимир Маяковский, Александр Блок, Константин Бальмонт, Максимилиан Волошин, Андрей Белый, Игорь Северянин, Сергей Есенин, Анна Ахматова, Николай Гумилёв, Марина Цветаева, Борис Пастернак, Георгий Иванов и многие другие.

горела… Б.Пастернак.