Презентация, доклад по литературе по теме: Вся моя жизнь-роман

листья,
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.

Владимировича Цветаева, профессора Московского университета, директора Румянцевского музея и основателя Музея Изящных искусств, и Марии Александровны Мейн родилась дочь Марина..

«Мама и папа были совершенно непохожие. У каждого своя рана в сердце. У мамы – музыка, стихи, тоска, у папы – наука».

разместилась уникальная коллекция гипсовых слепков – копий античных фигур, фрагментов Парфенона, романской и готической архитектуры

Эллады, с её мифами и легендами, нравами и обычаями, с поэзией Гомера и Гесиода, Анакреона и Сапфо, трагедиями Софокла и Эврипида.

всего только я, мать сказала: «По крайней мере, будет музыкантша». Когда же первым, явно бессмысленным и отчётливо произнесённым словом оказалась «гамма», мать только подтвердила: «Я так и знала», - и тут же взялась учить меня музыке. Могу сказать, что я родилась не в жизнь, а в музыку. Музыка полнила дом радостью».
Прекрасная пианистка, которая на рояле могла всё, мать привила дочери любовь к Шуману, Бетховену, Моцарту, Чайковскому, Шопену.

с глазами цвета крыжовника, превратилась в невысокую светловолосую девушку с задумчивым взглядом близоруких глаз

сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти -
Тем гроб и надгробные плиты...
- В купели морской крещена - и в полете
Своем - непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня - видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена - веселая пена -
Высокая пена морская!

У неё появилась более глубокая страсть – книги. «Музыка обернулась лирикой».
С 6 лет Марина писала стихи, теперь же любовь к поэтическому творчеству захватывает её целиком.

Пушкин и стал постоянной духовной опорой этой гордой, тонкой и мятежной души.
Великому поэту Цветаева посвятила цикл стихотворений «Стихи Пушкину» (более 20 стихотворений), эссе «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачёв».

хоронили: То зубы царёвы над мертвым певцом Почетную дробь выводили.
Такой уж почет, что ближайшим друзьям - Нет места. В изглавьи, в изножьи, И справа, и слева — ручищи по швам  —  Жандармские груди и рожи.
Не диво ли — и на тишайшем из лож Пребыть поднадзорным мальчишкой? На что-то, на что-то, на что-то похож Почет сей, почетно — да слишком!
Гляди, мол, страна, как, молве вопреки, Монарх о поэте печется! Почетно — почетно — почетно — архи- почетно, — почетно — до черту!
Кого ж это так — точно воры вора Пристреленного — выносили? Изменника? Нет. С проходного двора  —  Умнейшего мужа России.
 

твое — льдинка на языке. Одно-единственное движенье губ. Имя твое — пять букв. Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту.
Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипнет так, как тебя зовут. В легком щелканье ночных копыт Громкое имя твое гремит. И назовет его нам в висок Звонко щелкающий курок.
Имя твое — ах, нельзя! — Имя твое — поцелуй в глаза, В нежную стужу недвижных век. Имя твое — поцелуй в снег. Ключевой, ледяной, голубой глоток… С именем твоим — сон глубок.

по себе и делала необычными всех живущих в ней. Поэтесса хорошо была знакома с Валерием Брюсовым, Максимом Горьким, Владимиром Маяковским, Борисом Пастернаком, Анной Ахматовой. Им она посвящала свои стихи.

ставшим её мужем, отцом троих её детей.

Всё было, как в сказке: на пустынном берегу Марина ищет красивые камни. Высокий тонкий незнакомец с огромными серо-голубыми глазами просит разрешения ей помочь. Марина соглашается и загадывает (в шутку или всерьёз?): если молодой человек найдёт и подарит ей любимый генуэзский сердолик, она выйдет за него замуж.
Через полгода Марина и Сергей поженились. Марина даёт себе слово: никогда не расставаться с мужем, что бы ни случилось.
Именно ему будут посвящены лучшие стихи.
«Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне… Он блестяще одарён, умён, благороден. Душой, манерами, лицом – весь в мать. А мать его была красавицей и героиней…»

не на бумаге! — Чрезмерно узкое его лицо Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз, Мучительно-великолепны брови. В его лице трагически слились Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей. Его глаза — прекрасно-бесполезны! — Под крыльями раскинутых бровей — Две бездны.
В его лице я рыцарству верна, — Всем вам, кто жил и умирал без страху! — Такие — в роковые времена — Слагают стансы — и идут на плаху.

(Ариадна).

«Это было время расцвета Марининой красоты. Цветком, поднятым над плечами, её золотоволосая голова, пушистая, с вьющимися у висков струйками лёгких кудрей, с густым блеском над бровями подрезанных, как у детей, волос… Она знает себе цену и во внешнем очаровании, как с детства знала её во внутреннем».
(Анастасия Цветаева)

земле», верилось в это чудо, потому что всё было «как будто на века». Именно тогда с гениальной лёгкостью писались, лились рекой цветаевские стихотворения.

я — поэт, Сорвавшимся, как брызги из фонтана, Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти, В святилище, где сон и фимиам, Моим стихам о юности и смерти, — Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам Где их никто не брал и не берет, Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед.

Коктебель, 13 мая 1913

так или иначе составляло радость бытия, неожиданно подверглось нападению демонических сил. 1914 год. Империалистическая война. Уход мужа на фронт. Предчувствие близких перемен, без понимания к лучшему они или к худшему. Потом революция: муж с белыми, она – в красной столице, где её духовное одиночество становится невыносимым. Безысходность, неизвестность. О днях, месяцах, проведённых без Сергея Эфрона рассказывают её дневники, письма, стихи.

войной и разрухой, с тех пор уже никогда не были устроенными. Самая большая трагедия – смерть младшей дочери Ирины.

Две руки, легко опущенные  На младенческую голову!  Были — по одной на каждую —  Две головки мне дарованы.  Но обеими — зажатыми —  Яростными — как могла! —  Старшую у тьмы выхватывая —  Младшей не уберегла.  Две руки — ласкать — разглаживать  Нежные головки пышные.  Две руки — и вот одна из них  За ночь оказалась лишняя.  Светлая — на шейке тоненькой —  Одуванчик на стебле!  Мной еще совсем непонято,  Что дитя мое в земле. 

Первая половина апреля 1920

музея. Одна за другой поднимаются на сцену московские поэтессы, читают свои стихотворения. Зал заметно скучает.

туман На молодые деревья, на старые пни. Я расскажу тебе, как погасают огни В низких домах, как — пришелец египетских стран — В узкую дудку под деревом дует цыган.
Я расскажу тебе — про великую ложь: Я расскажу тебе, как зажимается нож В узкой руке, — как вздымаются ветром веков Кудри у юных — и бороды у стариков.
Рокот веков. Топот подков. 4 июня 1918

И вдруг… словно из темноты студёной ночи, явилась настороженно притихшему залу женщина в чёрном, похожем на облачение монахини, платье, в стоптанных валенках, с военной сумкой через плечо. Коротко остриженные волосы делали её лицо вызывающе независимым.

Её появление было своего рода вызовом по отношению к происходящему. Многие знали, что революция не вдохновила её. Она не хотела и не могла смириться с насилием, террором, не желала быть молчаливым свидетелем взаимоуничтожения, разгула ненависти, ужасов гражданской войны. Жила в полном отчуждении. И вот итог:

Пригвождена к позорному столбу Славянской совести старинной, С змеёю в сердце и с клеймом на лбу, Я утверждаю, что — невинна.
Я утверждаю, что во мне покой Причастницы перед причастьем. Что не моя вина, что я с рукой По площадям стою — за счастьем.

Пересмотрите всё моё добро, Скажите — или я ослепла? Где золото моё? Где серебро? В моей руке — лишь горстка пепла!
И это всё, что лестью и мольбой Я выпросила у счастливых. И это всё, что я возьму с собой В край целований молчаливых.

Политехнический музей негодовал, не соглашался, молча сочувствовал… и преклонялся перед силой духа и талантом поэтессы.

в Прагу, где находился Сергей Эфрон, порвавший с белыми и ставший студентом университета. Начались долгие годы эмиграции. Берлин, Прага, Париж…

отшатнулась от поэтессы. Духовное одиночество, частичная изоляция, трудное, а порой полунищенское существование не сломили Цветаеву. Гораздо тяжелее было переносить тоску по Родине.

окном, Беды и блажи на сердце...

Ты в погудке дождей и бед — То ж, что Гомер в гекзаметре. Дай мне руку — на весь тот свет! Здесь мои — обе заняты.

тихо себя вели
По двум разным концам земли.
Рас-стояние: версты, дали...
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это - сплав
Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили - рассорили,
Расслоили... Стена да ров.
Расселили нас, как орлов-
Заговорщиков: версты, дали...
Не расстроили - растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
Который уж, ну который - март?!
Разбили нас - как колоду карт!
24 марта 1925

и дочь уже были на Родине).

Поздний ответ.
Ахматова - Цветаевой
Невидимка, двойник, пересмешник…
Что ты прячешься в чёрных кустах?
То забьёшься в дырявый скворешник,
То блеснёшь на погибших крестах…
То кричишь из Маринкиной башни:
«Я сегодня вернулась домой,
Полюбуйтесь, родимые пашни,
Что за это случилось со мной!..

постоянная тревога за жизнь близких ей людей, атмосфера страха и лжи, царившая в стране, начало войны, полная духовная изоляция. Это было пределом человеческих возможностей.

«Москва меня не вмещает. Мне некого за это винить. И себя не виню. Хорошо, не я одна, но я не могу, не кривя душой отождествлять себя с любым колхозником, любым одесситом, на которого тоже не нашлось места в Москве. Я не могу вытравить из себя чувства права… Мой отец основал Музей изящных искусств, один на всю страну… О себе говорить не буду, нет, всё-таки скажу, - словами Шенье, - однако там что-то есть.
Сегодня Иван Богослов. – Мне 48 лет. Поздравляю себя, тьфу-тьфу-тьфу, с уцелением, а может, с 48 годами непрерывной души».

двойник— Сквозь легкое лицо проступит лик. О, наконец тебя я удостоюсь, Благообразия прекрасный пояс! А издали — завижу ли и Вас? — Потянется, растерянно крестясь, Паломничество по дорожке черной К моей руке, которой не отдерну, К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше нет. На ваши поцелуи, о, живые, Я ничего не возражу — впервые. Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат. Ничто меня уже не вгонит в краску, Святая у меня сегодня Пасха. По улицам оставленной Москвы Поеду — я, и побредете — вы. И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, И наконец-то будет разрешен Себялюбивый, одинокий сон. И ничего не надобно отныне Новопреставленной боярыне Марине.

31 августа 1941 года Цветаева покончила с собой, находясь в состоянии тяжёлой духовной депрессии и полного одиночества.

Вскрыла жилы: неостановимо, Невосстановимо хлещет жизнь. Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет - мелкой,
Миска - плоской.
Через край - и мимо
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.

погибла два года назад, 31 августа. Целуем ваше сердце. Лиля.Зина».

и я исчезну С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось. И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все — как будто бы под небом И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине, И так недолго злой, Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще, И колокол в селе… — Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле!



К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,                                         Чужие и свои?! — Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто — слишком грустно И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность — Прощение обид, За всю мою безудержную нежность И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий, За правду, за игру… — Послушайте! — Еще меня любите За то, что я умру.
8 декабря 1913